Философская школа Авенира Ивановича Уемова

Цофнас А.Ю.

ПРИСУТСТВУЮЩАЯ СТРУКТУРА

Absentes adsunt*

Несколько неловко полемизировать с автором, который, если и не совсем отказался от своего детища, то все же признаётся, что утратил к нему отцовские чувства: "автор сам считает ее (т.е. свою книгу – А.Ц.). в значительной мере устаревшей" [1, 3]. Казалось бы, задача облегчается, когда автором все же делаются исключения: "в книге есть разделы, которыми, несмотря на имеющиеся в них ошибочные оценки, я и по сей день доволен…" [1, 3]. Но… строки эти были написаны еще в 1980 г., когда выходило второе издание книги – через 12 лет после первого. Остается только гадать, что произошло с авторскими оценками за последующие два десятилетия. Выход один: приходится вести диалог не с автором, а с книгой как фактом Культуры. Автор же в его дальнейших состояниях – не более, чем один из читателей собственного произведения, он от него отчужден. А вообще-то, нет ничего ни удивительного, ни предосудительного в том, что авторские оценки подвержены влиянию времени.

К числу разделов, которыми У.Эко, как он отметил в Предисловии ко второму изданию книги, оставался все еще доволен, отнесен тот, который им был назван также, как книга в целом – "Отсутствующая структура". Здесь (как и в самом Предисловии, и во Введении) автор критически переосмысливает свое структуралистское прошлое и формулирует позиции постструктурализма. Суть дела такова.

Классический "онтологический структурализм" (прежде всего, в концепциях Ф. Де Соссюра, К. Леви-Строса) свои усилия направлял на поиск таких глубинных структур – Пра-Систем языка, родственных отношений, пространственной организации жилищ и т.д.,– которые могли бы служить "истинным" основанием объяснения всех надстроечных ("поверхностных") структур. При этом более или менее отчетливо манифестировалось некое философское онтологическое решение (в духе материализма), заключающееся в том, что научное исследование не сводится к "простым упражнениям в комбинаторной логике" и что "мыслительные операции воспроизводят реальные отношения, а законы мышления изоморфны законам природы" [1, 11]. Если бы потаённая Пра-Система всех семиотических манифестаций была найдена, то были бы открыты и "подлинные" основания Мышления, Духа, Культуры.

Весь пафос книги У.Эко как раз и направлен на то, чтобы показать, что данный тезис невозможно обосновать. Если даже согласиться с посылкой Лейбница (она и по сей день многими воспринимается как исходная в структуральном рассуждении, в частности, фактически принимается структурной лингвистикой, теорией информации и др.) о том, что в основании бытия лежит оппозиция Бог – Ничто, или, что то же самое, Присутствие – Отсутствие, Да – Нет, то и в этом случае богослов сказал бы, что в божественном Уме нет никакого Отсутствия, что это только человек, который по природе своей "ущербен и обделен", только он чего-то Знает, а чего-то Не знает. Это человек (следуют ссылки на известные положения Хайдеггера о том, что язык говорит человеком, что язык – обитель Бытия, что через язык Бытие раскрывается человеку и что удел человека – не более чем "вслушиваться в язык") не может выйти за пределы языка. Но это означает, что язык не может ничего сказать человеку о собственной Пра-Структуре, о структурных основаниях своей структуры: "Всякое понимание бытия приходит через язык, и, стало быть, никакая наука не в состоянии объяснить, как функционирует язык, ибо только через язык мы можем постичь, как функционирует мир" [1, 18].

Сам У.Эко – в то время, когда он писал книгу,– несколько менее категоричен: "Если Последняя Структура существует, то она не может быть определена: не существует такого метаязыка, который мог бы ее охватить. А если она как-то выявляется, то она – не Последняя". Так же, как кантовские категории значимы только для описания мира феноменов, "структурные модели имеют смысл, только если НЕ ставится вопрос о происхождении коммуникации" [1, 24]. У.Эко, человек, написавший прекрасный учебник по семиологии, слегка ерничает: мол, если его захотят спросить, является ли его книга структуралистской, или нет, то "автор заранее согласен с обоими ярлыками" [1, 31]. Он, как выясняется далее, приемлет методологический структурализм, но не может согласиться с онтологическим структурализмом в духе Леви-Строса.

По ходу рассуждений автора кажется, будто он склоняется к мысли, что невозможность обоснования тезиса о существовании Пра-Структур отнюдь не означает возможности обосновать и обратное? У.Эко, например, сочувственно цитирует высказывания Л. Ельмслева и Н. Хомского [1, 291-292] относительно того, что для корректного использования структурных моделей не обязательно верить, будто их выбор предопределен объектом, достаточно знать, что это вопрос метода, или полагать порождающие структуры гипотетическими. Но при этом отмечается: нельзя все же не признать, что "удача поворачивается к тем, кто выявляя связи между явлениями, заранее уверен, они есть" – это уже по П. Бриджмену. Никаких возражений не приводится и против онтологии М.Мерло-Понти, просматриваемой в рассуждении о том, что "будучи человеческими существами, мы схватываем только те целостности, которые имеют смысл для нас как человеческих существ. О великом множестве иных целостностей нам знать ничего не дано. Очевидно, что мы не в состоянии объять все элементы, характеризующие какую-либо ситуацию, со всеми их предполагаемыми отношениями" [1, 380-381]. Иначе говоря, предположение о реальном существовании структур, хотя и не может быть ни исчерпано, ни теоретически обосновано, не ведет, тем не менее, к противоречиям в самой теории.

Действительно, почти такая же старая, как сама философия, проблема относительно того, обнаруживаем ли мы в языке как раз ту, и только ту, структуру действительности, которая лишь нашла в нем самопроизвольное отображение, либо, напротив, нами предписывается миру иметь те структуры, которые мы нашли – путем анализа или интуитивно – в натуральном языке (лингвистический релятивизм), по-видимому, относится к числу вечных философских проблем, проблем ничуть не менее фундаментальных, чем кантовские антиномии. Она не давала покоя исследователям, начиная наверное еще с Парменида ("Можно лишь то говорить и мыслить, что есть" [2, С. 296]) и до Рассела, Витгенштейна, Хайдеггера, Куайна, приверженцев известной гипотезы лингвистической относительности, структуралистов и множества других философов ХХ века. Скорее всего, у этой проблемы вовсе нет однозначного решения. Любое ее решение, действительно, является не более чем вопросом веры.

Но стоит ли, собственно говоря, беспокоиться на этот счет так, как тревожится У.Эко? Нельзя ли в процессе структуралистских исследований вовсе избежать пресловутого вопроса о первичности и абсолютной фундаментальности, а в качестве осторожной методологической посылки исходить из тезиса, против которого вряд ли кто-то станет возражать: мы познаем мир таким (и только таким) образом, что принимаемая нами структурная онтология всегда коррелирует со структурами какого-либо естественного языка? Иначе говоря, нельзя ли вопрос о природе и происхождении структур до некоторых пор – по крайней мере, до того времени, когда придет пора предпринимать некие практические действия,– оставлять вовсе без ответа?

Что бы мы сказали про математика, если бы он, после тяжких философских раздумий о природе математических объектов, написал бы относительно собственных трудов: назовут ли эти его работы математическими или нет, он согласится с обоими ярлыками? Ведь ему, пока он остается именно математиком, безразлично, что именно он отображает своими формулами – естественные отношения включения, исключения, пересечения натурально существующих множеств баранов, яблок, денег в кармане, либо – то, как мы думаем, или как язык позволяет нам рассуждать обо всех этих отношениях.

Разумеется, каждый математик все же каким-то образом решает для себя и эти метафизические проблемы натуральной онтологии – в духе ли платонизма, номинализма ли, или как-то еще. Но эти интимные решения не мешают математикам оставаться индифферентными (либо толерантными) к вере других математиков и прекрасно находить пути к взаимопониманию с коллегами, когда речь идет о собственно математических вопросах. Экзотическая проблема природы математических объектов – это натурфилософская проблема, решение которой влияет не на собственно математические результаты исследований, а на решение вопросов прагматической значимости математики.

Один к одному эти соображения должны быть, по-видимому, отнесены и к логике, и к грамматике, и вообще к любой структуральной концепции. Никакая научная теория не свободна от некоторой онтологии, но структурное решение нельзя отождествлять с натуралистическим решением, то есть с решением о независимости либо, напротив, зависимости объекта от носителя языка. В структуралистском движении эти две онтологии вполне могут сосуществовать относительно независимо друг от друга, а потому ничто не препятствует принятию принципа толерантности структурных исследований к метафизическим решениям относительно природы мира (принцип представлен в [2, 110-117]; автор еще не объявлял его "устаревшим").

Принимая на себя онтологические обязательства по определенному пониманию структуры бытия, структуралист, пока он таковым остается, вполне мог бы скрыть свои метафизические симпатии, касающиеся природы мира. Более того, решение (а точнее – нерешение) вопроса по принципу толерантности оказывается, по всей видимости, единственным способом уйти из теоретического состояния буриданова осла, оставив метафизические принципы на долю философской веры. Сам по себе структурализм и в самом деле не содержит средств, позволяющих вслед за И. Бабелем воскликнуть: "Это не факты, так было на самом деле".

Однако У.Эко принцип толерантности, по крайней мере, в 1980 году, не принимал. После блестящей критики сведéния методологического структурализма к онтологическому, после того, как в книге показана бесперспективность поиска Пра-Структур, Кода Кодов и т.п., мы обнаруживаем, что автор все же играет на том же поле, что и критикуемые им оппоненты. Взамен разного рода преформизма он предлагает ничуть не менее метафизическую идею изначальной бесструктурности бытия, тем самым лишь меняя одну веру на другую: "структура сама по себе не существует, она продукт моих целенаправленных действий" [1, 65].

Название одного из заключительных разделов книги звучит нормативно, как приказ: "Действовать так, как если бы Структуры не было" (несмотря на предупреждение П.Бриджмена! – см. выше). И хотя в этом разделе – сначала вполне в духе принципа толерантности – говорится, что "создание модели, чей гипотетический характер заранее известен, не отменяет уверенности в том, что смоделированные конкретные феномены на самом деле представляют существующие отношения" [1, 383], раздел все же заканчивается новой (весьма, надо сказать, пессимистической) formula christiana постструктурализма: "В итоге я склоняюсь к тому, чтобы переиначить Паскаля, преобразовав его так…: пребывая в неуверенности относительно существования Духа, определяемого во всех его комбинаторных возможностях, имеет смысл строить семиологическое исследование так, словно “возможно открыть, что Бога нет”".

Можно найти косвенное подтверждение тому, что речь здесь идет не только о Пра-Структуре. Вильгельм, один из героев романа У.Эко "Имя розы" (опубликован в том же 1980 году) признается: он, оказывается, "гнался за видимостью порядка, в то время как должен был бы знать, что порядка в мире не существует... Исходный порядок – это как сеть, или лестница, которую используют, чтоб куда-нибудь подняться. Однако после этого лестницу необходимо отбрасывать..." [4, 420-421]. Но вот вопрос: что изменилось бы в содержании учебника У.Эко, если бы он, напротив, поверил в то, что "порядок в мире существует", вернее, что существует много разных порядков-структур, и лишь выбор каких-то из них – удел человека? Тогда он мог бы написать, что нельзя думать, будто порядок субъективен, а следует лишь полагать, что порядок относителен к предполагаемым целям, задачам, концептам. Боюсь, что больше в содержании книги не изменилось бы ничего.

Другое дело – идея отбрасываемой лестницы: эту-то, витгенштейновскую по происхождению, идею нельзя оставить без внимания. Действительно ли структуру (определенный порядок) можно отбросить за ненадобностью после использования? Данную мысль, на первый взгляд как будто выдержанную в духе толерантности к любым "лестницам", которые позволяют подняться к цели, кажется, можно было бы принять. Но – только в том случае, если счесть актуально достижимым идеал абсолютного знания. В таком случае, действительно, не только отдельные структурные модели, которые вели к этому знанию, но, вообще, все научные концепции и теории, возможно, оказались бы уже ненужными строительными лесами. Абсолют – он и есть Абсолют, в нем уже не построишь различий между знанием, верой, интуитивными представлениями, пониманием. А если его уже не от чего отличать, если он уже не знание в привычном значении слова, то ему можно позволить быть неструктурированным: нет различий – нет и структур.

Однако реальные условия человеческого познания не оставляют особых надежд на успокоение в Абсолюте. Всякое действительно существующее знание, как и, вообще, всякое понимание, неизбежно структурировано, потому что оно (по определению!) является системным. Отбрасывать-то можно, и даже нужно, но только те лестницы, которые не вели к цели. Так что структура всегда присутствует, избавиться от нее нельзя ни в какой научной и даже вненаучной концепции.

Более того, не существует доказательств и отсутствия Пра-Структур, никто не может запретить в их существование верить, за пределами, однако, структуралистского исследования. Вывод об отсутствии Пра-Структур получается двумя путями. Либо этот вывод индуктивный: мол, до сих пор за всеми "фундаментальными" структурами всегда обнаруживались еще более фундаментальные, и так будет всегда. У.Эко так и писал: "Если Код Кодов это последний предел, неизменно отступающий по мере того, как исследование обнаруживает и выявляет его конкретные сообщения, отдельные воплощения, которыми он вовсе не исчерпывается, Структура, очевидно, предстает как Отсутствие" [1, 327]. Либо данный вывод является следствием принятия на веру метафизического принципа "Язык – дом бытия" – вопреки принципу "Бытие – дом языка".

Истоком метафизической проблемы структурализма, как представляется, явился принимаемой без обсуждения старый методологический тезис эсенциализма, настолько, казалось бы, очевидный, что и обсуждать здесь нечего: генеральным путем познания является углубление в сущность. Леви-Строс, как и античные еще философы, не удержался от поисков Первосущности. Вероятно, без этой веры он не стал бы тем, кем он стал. А У.Эко, принимая те же правила игры, отнесся к проблеме почти по-ленински, по достопамятной формуле: "Мысль человека бесконечно углубляется от явления к сущности, от сущности первого, так сказать, порядка, к сущности второго порядка и т.д., без конца" [5, 227]. Но если даже считать этот "вертикальный" путь генеральным, то является ли он единственным? Разве не существует и другая возможность – не путь сравнения структур по глубине и фундаментальности, а путь признания идеи структурной относительности, которая совсем не обязательно совпадает с идеей субъективности всяких структур?

При этом проблема затуманивается еще и нивелировкой различий между понятиями системы и структуры. Когда У.Эко разбирает функционирование термина "структура" в структуралистской литературе, то ему кажется, что всех должно устроить такое понятие структуры, когда полагается, "что структура это некое целое, его части и их взаимоотношения между собой; что это система, в которой все взаимосвязано, взаимоувязанное целое вкупе с системой увязок" [1, 263]. Нечеткость этого, по сути дела, центрального понятия структурализма автором ощущается, и он говорит, что при такой расплывчатости термина к структуралистам пришлось бы отнести всех, кто хоть в какой-то мере интересовался структурой, формой, целостностью – как минимум, от Аристотеля до Маркса, Дильтея, Фрейда, Гуссерля, Кассирера, Уайтхеда и др. [1, 260-265].

Границу между структурализмом и общефилософской постановкой вопроса о структурах У.Эко ищет там, где пролегает грань между онтологическими и эпистемологическими аспектами этого понятия. Структуралист занят построением моделей, которые "как раз и разрабатываются для того, чтобы определять объекты" [1, 264]. При этом следует полагать, что внутренние связи данной модели инвариантны при переходе к каким-то другим моделям, но при этом нельзя думать, будто все эти модели имеют онтологический статус: "Структуралист фабрикует мир подобий, для того чтобы сделать внятным мир реальный" [1, 272], "структура – это то, чего еще нет" [1, 327]. Предлагается такая дефиниция термина: "структура – это модель, выстроенная с помощью некоторых упрощающих операций, которые позволяют рассматривать явление с одной единственной точки зрения" [1, 63]. Таким образом, принцип толерантности автором в расчет не принимается.

По-видимому, задача определения специфики и методологической значимости структурализма существенно упростится и прояснится, если взглянуть на разбираемые понятия не с позиций постструктурализма, как это делает У.Эко, а с точки зрения другого междисциплинарного научного движения, в котором слово "структура" также выступает термином, – с точки зрения системных исследований, а лучше всего, с точки зрения какой-либо общей теории систем. Для гуманитарных областей (языкознание, этнология, литературоведение, культурология, политология и др.) с их задачами неколичественного анализа, которыми интересовался структурализм, скорее всего, была бы удобна параметрическая теория систем, разработанная в школе А.И.Уёмова [6]. Удобна именно тем, что изначально не предполагает мир структурированным каким-либо одним, например, теоретико-множественным способом или, допустим, через оппозицию сырого и вареного.

В этой теории термин "структура" четко отделен от термина "система". Если система – это любая вещь, на которой выполняется некоторое отношение, удовлетворяющее определенному свойству-концепту (так называемое атрибутивное определение – см. [6, 120]), то в качестве структуры – не "вообще структуры", изначально заданной Богом, Природой или Социумом, а структуры именно данной системы,– выступает отнюдь не вся система, а только образующее ее отношение. Если же система – это опять-таки произвольная вещь, на некоторых свойствах которой выполнимо фиксированное отношение (так называемое реляционное определение, двойственное атрибутивному – см. [6, 121]; никаких определений третьего типа не предполагается), то структурой окажется набор свойств, "слепленных" концептуальным отношением.

Когда работа структуралиста выглядит как стремление понять разнородные вещи, свойства которых остаются инвариантными при переходе от одного системного представления к другому – с тем же фиксированным отношением-концептом, но с иным субстратом,– он действует по реляционному определению, т.е. также, как математик или логик: беру определенное отношение и нахожу, что оно выполнимо на каких-то свойствах и человеческих рассуждений, и работы релейно-контактных схем. В этом и состоит замечательное методологическое достижение структурализма: в областях, прежде далеких от математического анализа, обнаружилась своя архитектоника, позволяющая понимать разнородное однородно. Что же касается поиска Пра-Структур, то дискуссии о них вряд ли окажутся более скорыми и продуктивными, чем споры о природе числа.

Что бы ни говорили сами структуралисты (как и их критики, стоящие на позициях деконструктивизма, делогоцизма и т.д.), задача, которую они решают,– поиск и работа с инвариантными структурами. Это не то же самое, что делают исследователи в рамках системных исследований. Конечная цель системного исследования – понимание именно данного объекта как системы с некоторой структурой с целью указания специфически системных характеристик и подведения под общесистемные закономерности (со всеми вытекающими отсюда методологическими следствиями: не только понимания, но и возможностью предсказания, оптимизации, получения объекта с заданными свойствами и др.). При этом натурфилософский статус систем – вопрос не самый интересный. Можно верить в то, что системы вместе с их структурами "извлекаются" человеком из некого системного универсума, а можно думать, что это лишь человеческий способ понимать и что никаких систем "на самом деле" нет. Оба решения можно обосновывать, но нельзя окончательно обосновать, потому и предложен принцип толерантности. Но все же, из прагматических соображений, лучше полагать, что система существует независимо от того, построил ли я ее модель или нет, чем обратное. Тезис об Отсутствующей структуре не добавляет исследователю ни уверенности, ни надежды, потому что ведет в Никуда.

ЛИТЕРАТУРА:

1. Эко У. Отсутствующая структура. Введение в семиологию.– ТОО ТК "Петрополис", 1998.– 432 с.

2. Фрагменты ранних греческих философов.– Часть 1. От эпических теокосмогоний до возникновения атомистики. (Изд. А.В. Лебедева).– М.: Наука, 1989.– 576 с.

3. Цофнас А.Ю. Теория систем и теория познания.– Одесса: Астропринт, 1999.– 308 с.

4. Эко У. Имя розы.– М.: Кн. палата, 1989.– 496 с.

5. Ленин В.И. Философские тетради // Ленин В.И. Полн. собр. соч.– Т. 29.– 752 с.

6. Уёмов А.И. Системный подход и общая теория систем.– М.: Мысль, 1978.– 272 с.

* Отсутствующие присутствуют (лат.).